8August
08.08.23
— Какой ты любопытный, — в шутку делаю замечание, когда Солнце открывает очередной шкафчик и начинает рассматривать его содержимое.
— Это ты живешь как в музее, — возмущается. — Ничего не трогаешь, не смотришь.
Показательно закатываю глаза. Мы нашли старые кассеты.
— Жаль, что не сможем послушать. Я бы очень хотел.
— В смысле? — недоуменно спрашиваю.
— Ну на чем? — с досадой отвечает.
— Так у меня есть магнитофон. Даже два.
— И ты сидишь и молчишь? — удивляется. — Где он?! — в зрачках мелькают взволнованные искорки.
Время первый час ночи. Мы лежим на диване и слушаем Pink Floyd. Перед глазами мелькают отрывки молодости, когда мама всегда включала кассетные записи во время уборки или готовки.
А после мы нашли ещё две кассеты, где мне лет восемь-девять. Я зачем-то переписываю песни и делаю вид, что веду передачу на радио: задаю вопросы (на которые сама и отвечаю), передаю приветы, рассказываю стихи и сочиняю песни.
Ладони лежат на динамиках магнитофона, словно пытаются наяву соприкоснуться с прошлым.
— Везучая, — усмехается. — Додумалась же всё это записать.
— Почему везучая?
— А кто в наше время ещё может свой детский голос услышать?
У меня дома есть видеокамера, знаете, которую держишь в одной руке, а там ещё экранчик в сторону поворачивается. Скорее всего, остались видеозаписи с поездок, и там должны быть наши семейные голоса.
И всё же я с ним согласна. Люди, рожденные в период глобальной трансформации технологий, которыми все обладают сейчас, редко когда в то время имели возможность запечатлеть подобные моменты.
Я слышу на записи голос родителей и брата, а ещё попугайчика и собаки — последних трёх уже нет.
Мне вдруг вспоминается:
Не выбрасывай ты этот старый родительский дисковой телефон, он нужен. Будет тебе лет семьдесят, достанешь его с антресоли, сдуешь пыль. Уставшими пальцами наберешь тот самый домашний, пару гудков, и поболтаешь с собой шестилетним, попросишь к телефону родителей, вновь услышишь их живые голоса.
— Какой ты любопытный, — в шутку делаю замечание, когда Солнце открывает очередной шкафчик и начинает рассматривать его содержимое.
— Это ты живешь как в музее, — возмущается. — Ничего не трогаешь, не смотришь.
Показательно закатываю глаза. Мы нашли старые кассеты.
— Жаль, что не сможем послушать. Я бы очень хотел.
— В смысле? — недоуменно спрашиваю.
— Ну на чем? — с досадой отвечает.
— Так у меня есть магнитофон. Даже два.
— И ты сидишь и молчишь? — удивляется. — Где он?! — в зрачках мелькают взволнованные искорки.
Время первый час ночи. Мы лежим на диване и слушаем Pink Floyd. Перед глазами мелькают отрывки молодости, когда мама всегда включала кассетные записи во время уборки или готовки.
А после мы нашли ещё две кассеты, где мне лет восемь-девять. Я зачем-то переписываю песни и делаю вид, что веду передачу на радио: задаю вопросы (на которые сама и отвечаю), передаю приветы, рассказываю стихи и сочиняю песни.
Ладони лежат на динамиках магнитофона, словно пытаются наяву соприкоснуться с прошлым.
— Везучая, — усмехается. — Додумалась же всё это записать.
— Почему везучая?
— А кто в наше время ещё может свой детский голос услышать?
У меня дома есть видеокамера, знаете, которую держишь в одной руке, а там ещё экранчик в сторону поворачивается. Скорее всего, остались видеозаписи с поездок, и там должны быть наши семейные голоса.
И всё же я с ним согласна. Люди, рожденные в период глобальной трансформации технологий, которыми все обладают сейчас, редко когда в то время имели возможность запечатлеть подобные моменты.
Я слышу на записи голос родителей и брата, а ещё попугайчика и собаки — последних трёх уже нет.
Мне вдруг вспоминается:
Не выбрасывай ты этот старый родительский дисковой телефон, он нужен. Будет тебе лет семьдесят, достанешь его с антресоли, сдуешь пыль. Уставшими пальцами наберешь тот самый домашний, пару гудков, и поболтаешь с собой шестилетним, попросишь к телефону родителей, вновь услышишь их живые голоса.